Слава Перуну! - Страница 53

«Половник» загудел глумливо и презрительно.

– А какая… – тут гололицый прервался на звучную отрыжку. – Какая разница, брат? Побирушки, послы – все чего-то просят…

Трое тёмников дружно расхохотались.

Старый печенег как-то исхитрился вымучить из струн перебор, отозвавшийся не то конским топотом, не то звуком десятков тетив.

– Наверное, он будет просить клинки кангаров для народа болгар, – предположил тот бородач, что швырнул Бояну огрызок. Его борода была потемнее.

– Неее, он же сам из народа болгар, – лениво потянулся молодой печенег. – Он не станет нас просить об таком. Наверно, он хочет позвать нас на собак угур.

Улыбки на мгновение исчезли с мохнатых морд бородачей, сменившись хищным оживлением. Жадно тренькнули струны под пальцами старика, словно сказали «хорошо бы»…

– Хорошо бы было, брат, да, хорошо бы, – неторопливо проговорил тёмник с бородой посветлее. Резкий звук «половника» хлестнул кнутом. – Только ведь это мужчина не станет наводить нас на своих, понимаешь? А это – ковырятель земли, он слушает женщину, ту самую, которая ездила к румам выпрашивать их дохлого бога…

– Уж за дохлятиной могла б так далеко не таскаться, – сморщился темнобородый. – Я ещё помню, где валяется мерин, околевший во время прошлого кочевья. Так ты думаешь, он позовёт нас на болгар?

– Я думаю, брат, – отозвался светлобородый, насмешливо прищуриваясь, – он не за тем пришёл. Русы уже давно не ходят в походы. Наверно, он будет просить нас, чтобы мы не трогали его земли…

Три пары одинаково хищных взглядов смерили Бояна и стоящего за ним ученика. Палец старика в шкурах заскользил туда и сюда по единственной струне, добывая из неё зудение, нудное, как зубная боль, и какое-то… вопросительное.

– А почему этот побирушка молчит, братья? – спросил гололицый.

– Точно! – темнобородый покачал головой. – Почему ты молчишь? Боишься, да? Или слюной захлебнуться боишься? И мяса не ешь… – он кивнул головою на валяющийся под ногами Бояна на узорчатом ковре огрызок.

– Может, бледнокожий не знает наших слов? – озабоченно спросил светлобородый тёмник.

– Пхе, даже бледнокожие не так глупы, чтоб отправить послом глухонемого чурбана… – гололицый вновь запустил горсть в просо.

– Тогда почему ты молчишь, а? – повторил темнобородый.

И тут Боян наконец заговорил.

– Я не охочусь на детёнышей, – проговорил он сухо, разглядывая высокие причёски тёмников. – Я не стригу мокрых ягнят. Я не разговариваю с сопливыми щенками, когда рядом отец.

– Что ты сказал?! – едва ли не в один голос рявкнули тёмники, поднимаясь с подушек. Палаши зашипели, покидая ножны. Вольгость сжал зубы и ухватился за рукоять ножа.

– Отец печенегов, – негромко и спокойно повторил Боян, глядя мимо трёх воинов. – Я не знаю, зачем ты спустил на меня этих щенят, но не пора ль поговорить и нам с тобою?

Верещага хлопнул глазами. Оглядел шатёр раз и другой. С кем это говорит учитель?!

Струны «половника» загудели тонко и насмешливо. И сразу вслед за этим раздался скрипучий старческий смешок.

Печенег в косматых шкурах поднялся на ноги. Швырнул свой «половник» светлобородому – тот с явным почтением поймал гнусноголосую снасть, попятился в поклоне, пропуская к котлу с просом старика в волчьей шкуре. Обтянутый шкурой череп волка шапкой накрывал седую голову мучившего «половник». Из-под клыкастой волчьей челюсти торчало иссохшее лицо, напоминавшее клюв коршуна – если бывают коршуны с длинной седой бородою. От глаз старика расходились охряные узоры, выглядевшие странно – если привычные уже Вольгостю чёрные хищники, лошади и олени на печенежских телах были просто наколоты, то здесь рисунок, похожий на оленьи рога, составляла свободная от сплошной охры кожа. В проём между полами волчьего плаща не было видно голого тела старика – выше штанов шли сплошные переплетения наколотых на кожу хищников, многократно перечёркнутые старыми шрамами. Вместо гривны на шее висели до самого пояса позвякивающие гроздья оберегов. Тёмники, склонив высокие узлы волос на макушках, задом подались к стенам шатра.

Старик зачерпнул просо сухой ладонью с длиннющими ногтями – как он с эдакими со струнами-то управлялся?! – сунул в рот, стал жевать. Оленьи рога вокруг глаз двигались.

– Здравствуй, Куркуте, Отец печенегов, – тихо сказал Боян. – Ты стал совсем стар.

– Ты тоже не помолодел, щенок из стаи Доуло, – проворчал старый печенег, почти по-собачьи выкусывая застрявшее под длинными ногтями пшено. – Ну? О чём ты хотел потолковать со мною?

– Дозволишь разделить твою трапезу? – Боян подошёл к котлу.

Куркуте издал странный звук – средний между рычанием, хмыканьем и смешком.

– Ешь, Боян, – гостеприимно указал он на котел. – Я ведь больше не воин, я бхакши, так что не бойся, что разделённая еда помешает мне тебя убить. Ешь, не бойся стеснить меня…

У Вольгостя после такого приглашения – а паче того после зрелища погружаемых в котёл когтей степного волхва – пропало б всякое настроение есть, но Боян спокойно направился к котлу. Верещага с трудом подавил трусливое желание шмыгнуть вслед за учителем, за его спину.

Вольгость Верещага орал и смеялся в оскаленные морды многоголовой воющей орды. Он сумел не сморгнуть и не вздрогнуть, когда палаш на волос разминулся с его головой. Он не слишком боялся трёх степных вождей, которым подчинялись сотни и тысячи всадников. А вот этот старик его по-настоящему пугал.

Но Куркуте не смотрел на притихшего у входа в шатёр русина. Он, жуя очередную горсть проса с кусочками баранины, глядел в лицо Бояну – старый гусляр отцепил от пояса резную деревянную ложку и начал есть.