Слава Перуну! - Страница 26

Там, с Соколиного престола, обок которого стоял теперь не человек-ошкуй – его, как узнал Мечеслав, звали Искусеви, был он родом откуда-то с полуночных земель за Оковским бором, а теперь вместе с госпожой своей обретался в Вышгороде, в который перебралась из Киева Ольга, а одноглазый Ясмунд, князь-Пардус и сказал своим людям, что собирается отправиться, по древнему обычаю, по подвластным Киеву землям в полюдье. Этой же осенью.

Обычай был и впрямь древний, времен старого Кия, если не древней. Полюдьем ездили князья рода Вятко – давно, до хазар. Русь только переняла этот обычай, придя с Варяжского моря на днепровские берега. А последним в полюдье ходил прежний киевский государь (называть государем, пусть и бывшим, князя Глеба у вятича не поворачивался язык даже про себя) князь Игорь, Сын Сокола. Давно, ещё до того, как у вождя Ижеслава, сына Воеслава, родился в лесном городке неподалеку от реки Прони сын Мечеслав.

Ольга в полюдье не ездила, ограничившись тем, что рассадила тиунов по былым погостам и становищам да взимала мыто с проезжающих по Днепру мимо Киева водою и сушей купцов – ну и с торгов киевских. Это и было, к слову, одной из причин, по которой купеческий Киев не особо горевал о смене правительницы Ольги государем Святославом, чтоб не сказать – радовался. Впрочем, Мечеслав Дружина об этом никогда не узнал – среди киевских торговцев он так ни с кем близко и не сошелся и даже из купеческой старшины, приходившей в престольную палату поздравлять нового государя, худо-бедно запомнил имена троих, стоявших впереди – тощего высокого Ядуна, Дулеба и Иггивлада. Больше и так уж шедшая кругом от впечатлений стольного города голова вятича не вместила.

Узнав о намерениях великого князя, Мечеслав Дружина посмурнел. Он-то думал, что князь-Пардус, едва оказавшись на Соколином престоле, соберёт всю Русь в поход на кагана. Но государь Святослав, по всему видать, на сей раз не торопился. Впрочем… может, так оно и надо? Долгая – как искренне считал сам Мечеслав – жизнь в воинских городцах приучила принимать решения вождей как должное. Да и Русь оказалась… даже не землёй, а целым миром, и вятич уже догадывался, что поднять её в боевой поход будет не так просто, как Ижеславль или Хотегощ… может, даже, как все лесные и болотные городцы, вместе взятые.

За последний месяц лета сын вождя Ижеслава успел изрядно объездить Киев и окрестности. На полдень от Киевской горы лежали терема и сады киевлян, прикрытые Горою и Подолом от Днепра, а от степи – густыми дебрями за речкой Крещатик. Там князь Святослав с дружиной успел поохотиться, а Мечеслав – надо признаться, куда как охотнее имен купеческой старшины – впитывал названия охотничьих урочищ и всяких приметных мест по пути. Перевесище, Клов, Подугорское, Зверинец, Берестово – доезжали до Печер, глубоких каменных нор в высоком днепровском берегу, и до сиротливого кургана, насыпанного победителем Ольгом Вещим над прежним правителем Киева Оскольдом.

На глаз вятича, охотничьи угодья киевских князей звания «дебрей» никак не заслуживали. Светлый лес, без ельников, в котором, если и были когда буреломы, все давно сгорели в печах горожан и кострах на биваках княжеских охот. Нет, ну то есть сплошь конная орда тут бы прошла навряд ли, но рассчитывать на такую уж защиту этих «дебрей» Мечеслав бы не стал. Так и сказал однажды на охоте. Ратьмер и Икмор принялись расспрашивать приятеля о вятичских лесах, о засеках и лесных укрепах, о том, как можно бы сделать этот лес по-настоящему непроходимым для вражьего войска. Тут в их беседу, к великому смущению вятича, вмешался случившийся рядом великий князь, и теперь Мечеславу Дружине пришлось уже ему объяснять про засеки и ловушки, для пущей наглядности раскладывая по расстеленной на траву скатерти обглоданные кости, зубцы чеснока, длинные зеленые перья лука. Слушавший сначала их разговор Глеб быстро заскучал, а попытку одного из стайки постоянно окружавших младшего князя слуг рассказать об охотничьих угодьях кесарей из Царь-города Святослав, к расстройству оживившегося было брата, безжалостно пресек. Как успел понять Мечеслав, кесари устраивали ловы в чем-то больше напоминавшем сад, чем лес – даже здешний. По мнению вятича, с тем же успехом можно было «охотиться» в курятнике – дело, достойное скорее не очень умного отрока первого года, чем правителей великой державы. Но младший князь, по всему, думал иначе и, поскучав ещё немного, удалился на другой край бивака, откуда вскоре вновь послышался восторженный голос того же слуги, рассказывавший про какие-то «водометы» – что это и зачем оно на охоте, Мечеслав не уразумел. Святослав же принялся расспрашивать вятича, не выйдет ли срубить засеку в лесу под Киевом. Мечеслав сомневался. Настоящая засека, по его мнению, должна быть старой, чтоб завалам придавали крепости проросшие сквозь них молодые деревья… хотя… были ж когда-то и вятичские засеки едва срубленными! Только когда это было? При князе Вятко, наверное. Если только находники из земли ляхов просто не отняли засеки вместе с лесами у прежних насельников – голяди, муромы и мещёры.

В общем, засеки – или что-то на них похожее – все же срубили, и Ясмунд безжалостно гонял на них отроков и гридинов, других заставляя те засеки защищать. Ещё вятичу приходилось одних из новых собратьев по оружию учить мастерить ловушки. А других – распознавать их. Потом дружинники менялись местами. Гордый Ратьмер было взъерепенился и заявил, что такое с честью киевского витязя несовместно. Дядька холодно посмотрел на смутьяна желтым глазом и на седмицу отправил учить князя Глеба владению оружием. Через седмицу Ратьмер явился злой, как медведь-шатун, и с Мечеславом не разговаривал ещё дня три. На расспросы только зло зыркал из-под чуба, но против устройства ловушек больше не возражал. Клек шепнул Мечеславу, что не сегодня завтра растяжка с самострелом или волчья яма окажутся у порога младшего князя.