Слава Перуну! - Страница 23

Заносящий топор парень поравнялся со слепцом-ляхом, тот резко развернулся навстречу, подались вперёд люди Святослава, выхватывая мечи, и между ними – Мечеслав Дружина. Белобрысый великан оттолкнул себе за спину правительницу Киева, стражники потянулись к золоченым секирам.

Тройной свист прорезал воздух, словно застывший над местом готового перекинуться в сечу поединка. Лицо чеха из яростного стало изумленным – и от страшного толчка в спину юнец пролетел шагов пять мимо развернувшегося вслед ему старого воеводы. Так и простоял несколько ударов сердца – несколько толчков крови на затянутую кольчугой спину из-под древков пробивших её стрел.

Только после этого длинные худые ноги подломились, а зажатый в руках топор стал клониться на сторону. Кадык чеха дёргался, будто тот старался закашлять – и никак не мог. Сперва чех опустился на колени, а потом повалился набок рядом с телом друга.

Адальберт поднял сложенные, словно для молитвы, ладони, уткнулся в них лицом. Даже стоявшая рядом с епископом побледневшая Ольга не слышала, как шевельнулись его губы:

– Куно… Блажек…

А Мечеслав Дружина, опуская оружие, глядел, как снизу, от причалов Почайны, поднимаются к церкви новые воины – и трое из них, едущие вслед за великаном в кольчатой броне, опускают луки. У стрельцов и у многих их спутников доспех был, как говориться, с миру по нитке – точно такой, как у бывалых наемников кагана, от которых предостерегали юнцов бывалые воины в городцах вятичей. Не все доспехи и шлемы у Мечеслава вышло враз опознать. Только что лица были не хазарские, не степнячьи – славянские лица, разве чуть потемнее привычных сыну вождя Ижеслава лицами, глазами и волосом длинных усов. Были там и несколько воинов со светлыми бородами, державшихся вокруг великана-кольчужника, – но стяг, скалящийся на высоком шесте волчий череп со шкурой, вёз над вожаком темноусый в кожаном печенежском кафтане.

Три стрелы ударили в спину чеху, собравшемуся вмешаться в Божий суд, – но больше дюжины уже лежали на тетивах, целя в собравшихся у церкви Ильи Пророка чужаков и киевлян.

– Оружие наземь, немцы! – разнесся над Ручьем голос вставшего в стременах великана-кольчужника.

Воины-иноземцы замялись, оглядываясь то на епископа, то на зашедший им в тыл отряд, то на дружинников Святослава и киевлян – стрельцы на стенах, вдохновленные примером вновь прибывших, тоже навели на толпу у церкви луки вполнатяга. Их копья, прежде уставленные в небо, а недавно начавшие грозно клониться вперед, теперь, в обмякших руках, клонились кто куда. Все ли поняли славянскую речь, поручиться было нельзя, но смотрящие в лицо жала стрел понятны людям любого языка.

– Живо! А то у моих хлопцев пальцы на тетивах устанут.

Адальберт повернулся к своим, обреченно махнул рукой и что-то промолвил на том же, неведомом Мечеславу наречии. Немцы и чехи, кто торопливо, с видимым облегчением, кто упрямо сжав челюсти, медленно разгибая пальцы, укладывали наземь щиты и копья, мечи и широкие топоры на длинных рукоятях, а потом расходились к стенам, чтоб освободить дорогу тронувшему коня вперёд великану-кольчужнику. Конь под тем не уступал всаднику, мало напоминая и привычных вятичу лесных и степных полутарпанов, и легконогих печенежских красавцев. Вождь пришлых направил своего скакуна к месту, где стояли князь-Пардус со своей матерью, прямо по брошенному оружию, и подковы похожих на роговые молоты копыт звучно бухали по брошенным щитам, по древкам копий и голоменям мечей.

– Свенгельд?! – сквозь зубы выдохнула княгиня. – Ты… ты не получил моей грамоты?!

Стальные кольца лязгнули, когда великан спрыгнул наземь и наклонил острый шлем, прижав к груди руку в кожаной рукавице – чуть ниже витой серебряной гривны.

– Княгиня. Я получил грамоту и успел вовремя. Злые люди хотели рассорить тебя с твоим сыном, государем Святославом Игоревичем.

Ольга обреченно опустила веки – сейчас гораздо больше походя на слепую, чем воевода-лях, которому в стороне помогали облачаться в скинутую одежду спутники. Приспустил веки и стоящий поодаль Синко – но на сей раз Мечеслав Дружина успел разглядеть мелькнувшую в карих глазах старейшины киевских биричей тень довольной улыбки.

Свенгельд под пристальными взглядами снял и засунул за широкий, в серебряных бляхах, турий пояс рукавицу, отстегнул бармицу и ремень, стащил с крупной беловолосой головы шлем, уложив его на сгиб левого локтя, вскинул правую руку вперёд и вверх:

– Слава государю! Слава Святославу Игоревичу!

– Слава! – первой подхватила дружина Свенгельда, и на полвздоха отстали от неё люди князя-Пардуса. Восторженный крик, как пожар под ветром, охватил весь Ручей, всё подольское торжище. – Слава! Слава!

Кричал и сын вождя вятичей Ижеслава, кричал со своими соратниками-русинами. И только повернувшись к князю, осекся.

Радости на лице князя – теперь уже великого князя, государя Киева и всей русской земли – не было. Холодно глядел он на кричавшего ему славу Свенгельда, крепко сжимая челюсти. Жестче проступили скулы, и сам князь казался в этот миг старше своих лет годов на десять.

Лишенные оружия, люди епископа Адальберта покинули Киев до заката. Изгнание – был приговор суда Богов, а попытка обезумевшего чеха вмешаться в тот суд сделала изгнание позорным. Впереди пришельцев летела подхватившая крики киевских биричей молва – нет в землях под крылом Сокола для черноризца с его спутниками ни огня, ни куска, ни угла. Никто из подданных Киева не даст им обогреться у костра или переночевать хоть и во дворе. И благо им, коли сумеют растянуть до закатных границ Деревской земли, что лежало в седельных сумах – ни даром, ни за серебро никто не даст и хлебной корки ни самим немцам с чехами, ни их коням.